Франсин Риверс - Веяние тихого ветра [A Voice in the Wind]

Атрет сардонически засмеялся.

— Он может думать все, что угодно, но нас не победить. Сопротивление будет продолжаться, пока в живых остается хотя бы один германец.

— Один германец ничего не сделает, а тот союз, который был у вас между племенами, оказался непрочным, — многозначительно сказал Бато.

— Мы всегда были как братья в борьбе против общего врага и скоро снова наберемся сил. Моя мать пророчила, что ветер с севера разрушит Рим.

— Ветер, который в твоей жизни может так и не подуть, — сказал Бато. Он поставил кубок и наклонился к Атрету, упершись руками в стол. — Следующие несколько дней молись какому хочешь богу. И проси его о том, чтобы мудрости в тебе было побольше. Домициан очень хорошо изучил тебя, Атрет. И свобода для тебя может стоить гораздо дороже, чем ты можешь заплатить, — сказав это, Бато вышел.

Децим лег на диван и взял Фебу за руку. Он слушал, как Хадасса играла на своей маленькой арфе и пела о стадах на тысяче холмов, о пастыре, стерегущем своих овец, о море, небе и шуме ветра. Напряжение постепенно покидало Децима, и ему стало казаться, что он плывет по волнам. Он устал, — устал от жизненных трудностей, устал от боли, устал от своей болезни. Через несколько месяцев они с Фебой навсегда переедут в Ефес, и там, в его имении, проведут остаток своей жизни. Все имущество, которым он владел в Риме, перейдет к Марку. Децима беспокоила судьба Юлии, но тут уж он ничего не мог изменить. У нее есть муж, который позаботится о ней, она теперь сама хозяйка своей судьбы. Она уже давно была не в его власти.

Феба чувствовала настроение мужа и хотела избавить его от депресии. Красивая музыка в этот вечер, судя по всему, только еще глубже погружала его в невеселые мысли.

— Расскажи нам какую–нибудь историю, Хадасса, — сказала Феба.

Хадасса положила арфу себе на колени.

— Какую историю вы хотите услышать, моя госпожа?

Юлии нравились истории о битвах и любви, о Давиде и сильных воинах, о Самсоне и Далиде, Есфири и царе Артаксерксе.

— Расскажи нам о своем Боге, — сказала Феба.

Хадасса опустила голову. Она могла рассказать им о сотворении мира. Она могла рассказать им о Моисее и о том, как Бог трудился в нем, чтобы дать Своему народу закон и вывести их из Египта в обетованную землю.

Она могла рассказать им об Иисусе Навине и Халеве, а также о разрушении Иерихона. Подняв голову, она посмотрела на Децима. Увидев глубокие морщины на его лице, заметив, в каком подавленном настроении он находится, Хадасса почувствовала, как ее охватила волна сострадания.

Слова пришли к ней настолько ясно, что ей казалось, будто ее отец стоит рядом и рассказывает эту историю, как он часто делал в своей небольшой лавке в Галилее, сидя за гончарным кругом. Господи, говори во мне так, чтобы они услышали Твой голос, — молча помолилась Хадасса.

— У одного человека было два сына, — начала она, — и младший из них сказал своему отцу: «Отец, дай мне ту долю наследства, которая мне положена». Отец разделил между ними свое имущество. Вскоре младший сын собрал свои вещи и отправился в далекую страну. Там он промотал свое имущество, живя распутной жизнью.

Феба почувствовала себя неловко, невольно вспомнив о Марке. Она посмотрела на Децима, но тот слушал с интересом.

— И вот, когда он все растратил, в той стране наступил жестокий голод, и младший сын стал жить в нужде. В поисках работы он обратился за помощью к одному из граждан этой страны, и тот отправил его пасти свиней. Юноша был рад есть даже то, что ели свиньи, потому что ему вообще никто ничего не давал. И вот настал момент, когда он задумался и сказал себе: «Рабы в доме отца моего живут в достатке, а я умираю здесь от голода! Встану и пойду к отцу моему и скажу ему: «Отец, я согрешил против небес и против тебя, я теперь недостоин называться твоим сыном. Позволь мне быть одним из твоих рабов!»». И он встал и пошел к отцу.

Сделав паузу, Хадасса сложила руки на коленях и продолжила:

— Когда сын еще только подходил к дому, отец издали завидел его и сжалился над ним. Он побежал сыну навстречу, обнял его и поцеловал его. Сын сказал ему: «Отец, я согрешил против небес и против тебя; теперь я недостоин называться твоим сыном».

Хадасса знала, что существует неписаное правило, согласно которому рабы не должны смотреть в глаза своим хозяевам, но в этот момент она ничего не могла с собой поделать. Она подняла глаза и посмотрела на Децима Виндация Валериана. Она видела его боль и восприняла ее как свою собственную.

— Но отец сказал своим рабам: «Принесите лучшие одежды и оденьте его, наденьте ему на руку перстень, а на ноги сандалии; приведите откормленного теленка, заколите его, будем есть и веселиться; потому что сын мой был мертв, а теперь ожил, пропадал и нашелся…».

В комнате наступила звенящая тишина. Хадасса снова опустила голову.

Феба посмотрела на Децима и пришла в смятение, увидев выражение его лица. На его глаза навернулись слезы. За все годы супружества она никогда не видела мужа плачущим.

— Можешь идти, Хадасса, — сказала Феба, думая о том, что лучше бы она не просила Хадассу рассказывать свои истории. Эта история коснулась ее сердца и заставила испытать ужасную и необъяснимую тоску. Девушка тихо встала.

— Нет, подожди, — медленно произнес Децим и жестом велел ей снова сесть. — Отец в этой истории, как я понял, — твой Бог.

— Да, мой господин.

— Твоя страна разорена, а твой народ порабощен.

Хадасса ощутила прилив теплых чувств к своему хозяину — он был так похож на своего сына. Она вспомнила, как много месяцев назад Марк говорил в саду те же самые слова. Если бы она была мудрее! Если бы она знала Писание так, как знал его ее отец.

— Бедствие тоже может стать благословением, если оно приводит человека к Богу.

В этот момент в помещение вошел Енох, неся перед собой поднос с вином и фруктами. Он поставил его перед Валерианами и стал разливать вино.

— А что в этой истории говорится о старшем сыне, который остался с отцом? — спросила Феба.

Хадасса смущенно покосилась на Еноха.

— Он работал в поле и когда пришел домой, то услышал шум веселья. Подозвав одного из рабов, он спросил его, что случилось. Тот ответил: «Вернулся твой брат, и твой отец приказал заколоть откормленного теленка, потому что брат твой вернулся целым и невредимым». Старший сын рассердился и не захотел идти в дом, поэтому отец вышел к нему и стал его уговаривать. Но старший сын так сказал отцу: «Смотри! Я столько лет служу тебе, никогда тебя не ослушался, а ты мне ни разу не дал даже ягненка, чтобы мне повеселиться с моими друзьями; но вот вернулся твой сын, который промотал свое наследство с блудницами, а ты для него заколол лучшего теленка». И отец сказал ему: «Сын мой, ты всегда был со мной, и все то, что мое — твое тоже. Но сейчас нам надо радоваться, потому что твой брат был мертв и ожил, пропадал и нашелся».

Енох протянул наполненный кубок Фебе и стал наливать следующий. Децим взглянул на его каменное лицо, беря свой кубок.

— А какой из этих братьев ты, Енох? — спросил он его.

— Я не знаю этой истории, мой господин, — уклончиво ответил Енох. — Принести еще что–нибудь, мой господин?

Децим отпустил его и слегка улыбнулся, наблюдая, как тот уходит.

— Наверное, старший сын — это тот праведный иудей, который исполняет закон.

— А младший сын — это тот иудей, который отвернулся от своей религии, — сказала Феба. Она повернулась к Хадассе, ища у нее подтверждения.

— Все люди сотворены по образу Божьему, моя госпожа. Не только иудеи. — Хадасса посмотрела на Децима. — Мы все Божьи дети. И Он любит всех нас одинаково, иудеев и язычников, рабов и свободных. Мы не можем заслужить Его любовь, мы только можем ее принять как дар, — дар, который Он дает каждому из нас.

Децима удивили слова Хадассы, и еще больше его удивил тот факт, что она открыто высказала свои убеждения. Маска спала, и теперь перед ним было истинное лицо ее религии. Ему стало интересно, понимает ли Хадасса весь практический смысл того, что она говорила, — ту угрозу, которую ее идеология несла самой структуре Римской империи.

— Можешь идти, — сказал он, глядя, как она тихо встает и уходит.

Иудеев все презирали за их нравственность, их сепаратизм, их ярую приверженность своему закону, за их упрямую веру в единого Бога. Даже Енох, будучи рабом, держался несколько высокомерно, поскольку был убежден в том, что он — представитель избранного народа. Но то, что сказала о своей религии Хадасса, было выше всего этого. Ее слова разрушали стены национальной принадлежности и традиций. Каждый человек является чадом Божьим, все перед Ним равны. Ни один праведный иудей не согласится с таким утверждением и ни один римский император не потерпит его, потому что оно не оставляет места для гордости первого и власти второго.